«Завязал глаза. Приставил пистолет к голове. В это время кто-то из боевиков выстрелил. И ты не понимаешь, стреляли в тебя или нет»

9.04.2021 | Війна
В 2015 году Сергей Бойко из Нежина, позывной Сэм, попал в плен вместе с командиром 81-ой десантной бригады Олегом Кузьминых. Гиви (Михаил Толстых — командир сепаратистов, прим. Авт.) обрезал им шевроны и нашивки, заставлял жевать и глотать. Александр Захарченко «промывал» мозги. Потом решил отдать Сергея матери. Вызвал ее из Нежина. Поехала, чтобы спасти своего мальчика. А ведь не знала, вернется, или убьют. Четыре дня он жил в подвале Донецкого СБУ. Спал на обломках кровати и не мог из-за контузии есть.
Сергей Бойко попал в плен в Донецком аэропорту. Девять бойцов (машина) заблудились в тумане и заехали прямо в руки врага. Как там было, что было — сейчас бойцу уже легче говорить о том, что пережил. Год назад — молчал, глядел в пол (см. «Весть» от 29 января 2015 года, «Сергей Бойко: «Я просто человек, которому повезло вернуться из плена»).

«В тот день был сильный туман»

В Интернете и сейчас гуляет видео, где Гиви, ругаясь матом, приказывает лечь, допрашивает, что забыли на Донбассе украинские военные. А потом, когда бойцы стоят на коленях, обрезает нашивки и шевроны с их формы. Первым Гиви «угощает» шевронами именно нашего Сережу. Потом — Кузьминых.
Есть видео пресс-конференции Захарченка и пленных ребят. Можно посмотреть, как мама забирает Сергея из плена. Она — вполне возможно, единственная с Черниговщины, которая не побоялась поехать «на ту сторону». С ней был зять. О тех страшных днях мать Сергея не хочет вспоминать до сих пор.
—19 января 2015 года, вечером, мой взвод должен был зайти на терминал, полностью зачистить первый этаж. Но ночью не получилось. У меня было чувство, что не надо ехать вообще. В других подразделениях, слышал, в подобных случаях можно не выдвигаться на задание. У нас — чувство, не чувство, а нужно. Я не спешил идти в машину, хотя некоторые бежали, чтобы занять место, — говорит 28-летний Сэм. Курит сигарету за сигаретой. — В аэропорт мы поехали 20 января. В тот день был сильный туман. Я был за рулем и почти не видел дорогу. Заблудились. Заехали в самый центр, к сепарам. Сразу попали в окружение. Должно было быть много наших. Планировалась жесткая операция. По словам комбрига Олега Кузьминых, собирались зайти пять бригад. Но в аеропорт заехали только мы, две машины. В моей было девять человек. Из них — четыре двухсотых, тяжелый трехсотый.
Стоишь и ничего не понимаешь: терминал, разбитый ангар, самолеты. По нам сразу открыли огонь. Шесть человек из двух машин, в том числе и я, забежали в какую-то маленькую комнатку. Сколько могли, столько там и держались. Кто не зашел в комнату — погиб. Один погиб и в комнатке. Я не знаю, сколько мы там пробыли. Минута тянулась, как час. По нам работали снайпер и пулемет. Потом пошли танк, БТР. Стреляли. Нас контузило. Некоторые ребята кричали, что свои пришли. Но это были сепары.

«Хочешь жить — убей своего»

— Нам завязали глаза и танком доставили к Гиви, — вспоминает Сергей. — Издевались: мы прыгали, стояли полчаса на коленях в луже. Руки связаны за спиной, ноги затекли. Потом пугали: «Вставайте, будем сейчас яйца резать». Завели в подвал. Начали допрашивать комбата и тех, кто более разговорчивый. Саня Скрипнюк (из Винницкой области — Авт.) общался с ними матами. Они реагировали спокойно. Затем нас всех поставили к стенке. Боевик с позывным Москва начал проводить пропаганду. Ты уже стоишь никакой. До этого раз шесть-семь попрощался с жизнью. Оно стоит перед тобой, несет чушь. Тебе все равно. Били, чем попало, по голове. Ставили к стенке «расстреливать». У Сани постреляли над головой. Потом была самая ужасная пытка. Дали ствол и сказали выбирать: хочешь жить — стреляй своего. Я оказался самый высокий, мне сказали: «Давай, длинный, начнем с тебя». Отвели в какую-то комнату, с закрытыми глазами, другой пленный приставил пистолет к моей голове. А в это время кто-то из боевиков выстрелил. И ты не понимаешь, стреляли в тебя или нет. Да, один из пленных застрелил товарища. Один из нас. Имя не скажу, но он вышел из плена, считается героем.

«У Захарченко была вся информация: сколько нас»

— Когда вывели из комнаты, уже приехал Захарченко. Посмотрел на меня и на Вову (Предюка из Ровно — Авт.), сказал нас забрать, помыть и готовить для записи видео.
Захарченко сразу проконсультировал, что говорить. Текст на листок не писал.
Самое обидное, что у Захарченко была вся информация: сколько нас человек зашло в Константиновку, количество техники. Единственное, чего он не знал — сколько САУшек*.
Потом водили пленных по Донецку. Я в это время в морге опознавал наших двухсотых.
Я спал на боковушках двух сломанных кроватей. Вова добился одеяла. Просил для меня, но я отдал ему, ведь он спал на полу.
В туалет ходили два раза в день. Под автоматами и пистолетами. С той стороны было двое нормальных. Давали пачку сигарет вместо одной сигареты. Называли нас гостями, организовали водичку, еду (тушенка, батон). А сепары им: «Я так не ем, как ты пленных кормишь». Один из этих двоих был когда-то егерем в Черниговской, потом в Сумской области. Слышу, отвечает сепару: «Сейчас вообще есть перестанешь».
За четыре дня плена я почти ничего не ел. Контузия, тошнит — как есть? Немножко батона скушал и все. А Вова ел все, что приносили. Он вообще человек интересный. Выходя из плена, попросил номер Захарченко. Я ему: «На хрен он тебе надо?». А ему нужно (пожимает плечами).
Самое страшное в плену:
• Заставляют делать плохое своим. Знаю, что четверых наших, попавшим в плен под Углегорском (Андрей Бала, Дмитрий Мартыненко, Виталий Мышастый, Дмитрий Киричок — Авт.), заставляли друг друга резать.
• Что кастрируют. Пугали этим сильно, но я такого не застал.
• Что изнасилуют.

«Они говорят, а ты думаешь о том, как вернешься домой»

— Нам сразу сказали, что выйти из плена можем только на поруки матерей. Я дал номер сестры, — рассказывает дальше Сергей. — Когда приехала мать, Захарченко общался культурно. А изначально с ним говорить очень тяжело. Морально давит. Как менты на допросе. Он не один, садятся в кружок и капают на мозги. Главное, научиться отключаться от их разговоров. Они говорят, а ты думаешь о том, как вернешься домой.
Мама приехала с зятем. Он — с аппаратом Илизарова на ноге, перелом был. Мать боялась пить, есть. Когда меня к ним вывели, на столе стояло два чая. Я мигом выпил. Зять мне: «Я так пить хочу, смотрел на этот чай. А мама: «Вдруг отравленный». И тут вышел ты. И весь выпил». Я ему: «Радуйся, тебя мать останавливала, а меня нет. Травись, сынок» (улыбается). Родственников поселили в какой-то центровой отель в Донецке. В номер «люкс». Некоторые отговаривали мать ехать за мной. Говорили, пусть освобождением из плена занимается СБУ. Она никого не слушала. Уже перед самым выездом друзья посоветовали: «Езжайте, забирайте сына, пока дают шанс». Некоторые мамы ехать отказались. Хотя им тоже обещали зеленый коридор. Побоялись. А моя — нет.
До Константиновки мать с зятем добирались поездом. Тогда еще через Нежин ходил поезд «Киев – Константиновка».
Захарченко, как человек — г..вно. Но, как офицер, дал слово — выполнил. Организовал зеленый коридор из Константиновки. Ехали в Донецк автобусом. На блокпосте противника зять набрал номер охраны Захарченко. Ему дали трубку. Пропустили без проблем. Еще, по-моему, и машину дали.
Ехали днем. Ночью — опасно. Что с одной стороны синие, аватары, что с другой. Ведь кому война, кому — лишь бы водки гепнуть.
Родственники попали под артобстрел. Зять говорил потом: «Я побыл пару часов, и в шоке. А как здесь постоянно находится?». Привыкаешь.
Обратную дорогу нам организовало сообщество «Патриот». На своей личной машине.

«Перед матерью чувствую вину»

По приезду в Нежин, попал в Черниговский госпиталь.
— У меня два ранения: был осколок в ноге и сквозное, тоже в ногу. Но в военной медчасти по поводу второго ранения тетя доктор сказала: «Это царапина». По первому ранению получил группу и статус инвалида войны. Пенсию пока еще не давали — то одной справки не хватает, то другой.
Осколок вытянули 28 января. Уже пошло загноение, еще бы чуть-чуть и мог остаться без ноги.
Потом был Халявин и восстановление военника. Заняло четыре месяца.
В Халявин я ехал лечить контузию. Людей, которые вышли из плена, нужно не к психологам и психиатрам отправлять, а с детьми сводить. У меня племянник есть. За пару дней он меня так обработал, что медики отдыхают. Просто общались, играли. Ты отвлекаешься, а малому интересно. Ведь с мамой я не могу обо всем поговорить. Чувствую за собой вину перед ней. Ей столько пришлось пережить.
Когда восстановил военный билет, продолжил службу. С конца весны прошлого года. Дослуживая, боялся, что противник узнает, что я вернулся на передок. Тогда живым вернуться домой не дадут. Ведь при выходе из плена все обещают, что больше на Восток не вернутся.
Когда вернулся на службу, стоял на построении в кроссовках и джинсах. Ко мне давай: «Ты в чем одет, солдат?». А я им: «А вы мне хоть что-то выдали?». Командир: «Солдат, ты обурел!». Я продолжал ходить, в чем было. Поехал в отпуск — взял штаны со своей старой формы, кеды купил. Мне в АТО: «Ты чего не в броннике на посту?». Отвечал, что он меня не спасет. Видел, как в аэропорту не спасали ни бронники, ни каски, ни кевларовые воротники.
Демобилизовался 25 сентября 2015 года.
***
Сейчас Сергей живет в Киеве. С девушкой. Работает в Броварах.
— Думаю, получу деньги за инвалидность, узаконю отношения, — делится планами. — После войны понимаешь: грохнули тебя, а ты ничего после себя не оставил. Нужно спешить.
Никаких наград боец не получил. Только звание старшего солдата, статус участника боевых действий и земельный участок.
— Он на плане есть. Но не хватает времени пойти оформить. Правда, вместо десяти соток, — восемь, — говорит.
«Хай будет две»
Наш народ не победим. Поехали в Гончаровское, пацан украл ложку. Спрашиваю: «Зачем она тебе?». Пацан: «Хай будет две!». Это ж так Богом дано нашим людям, — улыбается Сергей.
Виктория ТОВСТОНОГ, Юлия СЕМЕНЕЦ
Фото из Интернета: Сергей Бойко в плену.
*Противотанковая САУ (истребитель танков) — самоходно-артиллерийская установка, специализированная для борьбы с бронетехникой противника.