— Как-то мы сделали черные пианино, и придумали виньеточки белые, окантовку. Приехали японцы. Открестились. Потому что у них белый цвет со смертью связан. И черный у многих людей — цвет траура. И мы перестали эти модели выпускать, — улыбается бывший главный инженер Черниговской фабрики музыкальных инструментов 87-летний Леонид Стасенко.- У нас работало 2,5 тысячи человек. Почти никого нет уже. Молодые разошлись в торговлю. Старые повымирали. Ну и оборудование распродали.
Мы производили 24 тысяч 200 пианино в год. А хотели от нас 26 тысяч. Причем интересная постановка вопроса была. Звонят: «Увеличивайте программу». Возмущаешься: «Ну куда увеличивать? Куда?» В ответ: «Народ требует музыку».
1.
— Ключевая фраза «народ требует», В основном гнали на Донбасс. Отправим, они где-то там на причілку, на улице почти простоят всю зиму. Ну ясно, пианино ж не может в такой температуре. Все там расстроилось, пришло в страшный вид. Прямо на эстакаде. Их нам возвращают назад. А деньги-то они уже заплатили. А пианино возвращают. И эти инструменты надо было по-новой ремонтировать, настраивать.
— Для пианино и температура важна, и влажность.
— Я вам скажу, что это очень производство сложное. Если брать камвольно-суконный или другие комбинаты, да, там свои проблемы. Но производство пианино — это сверхсложно. Тем более что у нас была не фабрика. У нас по производству это был комбинат.
В Российской федерации механику делала Калуга, клавиатуру — ленинградская фабрика, пианино собирала московская, сушкой занималась еще одно предприятие, металлодетали производил завод в Тульской области. У нас все это было на одной территории. Цеха работали. И надо было все так увязать, чтобы на конвейере каждый день выпускалось 100 пианино. Каждый день. И если на пианино меньше, это уже ЧП. Не догонишь.
2.
— Почему отправляли на Донбасс? Там наиболее музыкальные люди?
— На Донбассе обеспеченные, они там получают большие деньги, считали. Поэтому они будут покупать. А играет ли там кто-нибудь, не играет, это никого не интересовало. «Народ требует музыку».
Когда к нам позже пришел Ван Урк, голландец, то он сказал: «Мне не надо такая программа. Мне надо тысячу, но добрых пианино, потому что я продаю конкретному человеку, а не народу». Он арендовал часть площадей музфабрики. Брали нашу механику, нашу клавиатуру. Единственное, что рамы чугунные делала Балта Одесской области. Граб из Черновицкой области, а бук из Закарпатской.
— Голландец не закрепился.
— Он и работал бы, и производство было бы, но от него потребовали: «За механику столько плати, за клавиатуру столько». А он говорит: «Уважаемые, да мне дешевле купить английскую клавиатуру, английскую механику. И начал привозить оттуда. И его выпихнули. А потом все рассыпалось.
3.
— У нас валовый продукт был 22 миллиона рублей, — вспоминает расцвет фабрики. — Советских рублей. Это очень большая сумма была. Один доллар равнялся 90 копейкам. Долларов нельзя было наменять (обмен валюты был уголовным преступлением, от 3 до 15 лет срок. — Авт.). А когда мы на экспорт делали пианино, нужно было покупать материалы. Потому что паны за кордоном говорили: «Чтобы войлок был английский, сукно английское, шпон импортный». И нам выделяли сто, или тысячу инорублей. Это такая валюта, своего рода чеки. И вот в них мы вкладывались, покупали. И за этими инорублями нужно было ехать в Москву. Я часто ездил, обходил все кабинеты и выбивал эти деньги.
— Нужно было выбивать?
— Только выбивать. Директор этого боялся, у него не получалось. А у меня получалось. Ездил не только за деньгами. Раиса Будницкая много для обеспечения работала, — вспоминает коллегу. — Но мы не могли без Москвы ничего сделать. Вся документация через Москву проходила. И мы ездили туда бесконечно. НИКТИМП — был такой институт. Научно-исследовательский конструкторско-технологический институт музыкальной промышленности. И они там как боги сидели: «Ну, что привез?». Или даже: «Ну что, хохол, сала привез?» «Привез, — говорю, — но не тебе». Но и им доводилось возить.
4.
— Утверждали все там, все стандарты. Киев ничего не мог сделать. Это было очень тяжело. А что сделаешь? Надо было работать. Энергии хватало. Бывало, что и сало возили, и горилку, и колбасу. Грошей, правда, не давали, тогда это не принято было. А остальное… Куда денешься. Горилки особого выбора и не было. «Черниговская» появилась, ее брали. Колбасу самую дорогую.
Или ехать надо было в Закарпатье по буку или в Черновцы по грабу. Они что делали? Присылают вагон заготовок. Проверяем, а там три-четыре куба не хватает. А деньги-то они взяли. А три-четыре кубометра, если по 180 рублей куб, ого сколько набегает.
Едешь туда, говоришь: «Хлопцы, ну у вас совесть есть или нет?» Соглашаются: «Мы сейчас-от при вас догружаем». Догрузили, поехали. Проходит время, через три–четыре вагона опять не хватает. И вот так бесконечно. И я мотался туда-сюда. А там же еще один вопрос, мовный. Я когда садился в поезд, ориентировался на тех, кто едет во Львов и подстраивался к тому акценту. Его нужно было поймать, чтобы можно было с ними общаться. Остапа Вишню читал, чтобы не забыть мову.
5.
— Асортимент пианино был девять моделей, — возвращается к производству. — Гитары три модели. Балалайки две модели. Детские игрушки 100 тысяч на год (маленькие гитарки, балаечки, маленькие пианино). Когда сейчас увидишь, кто-то выбросил на мусорку… смотришь, а сердце щемит.
— Первые модели были черные?
— Цвета были под орех, под красное дерево, были и черные. Мы торговали с заграницей. Государств, может, до 20. Небольшие партии. И даже в Японию отправляли, 40 тысяч. А в Японии ж своя «Ямаха». Но они покупали, потому что наши были дешевые.
— У вас дома есть инструмент?
— Пианино дома нет. Было. Я купил в экспортном варианте, а потом отправил в Ригу дочке, а потом оно перешло внучке, теперь правнучка брынькает. У меня квартира 24 квадратных метра жилая площадь. 13 метров комната и 11. Его даже поставить негде.
— Умеете играть?
6.
Леонид Стасенко
— Умею ли играть… Когда хотел устроиться на фабрику, был директор Григорий Говзман. Еврей. Он был ребе западной части Советского Союза, устраивал только своих. А я во время учебы две практики на фабрике проходил. Он тогда говорил: «О, хлопцы, я вас заберу, вы мне нужны». То был великий дипломат, Григорий Маркович.
Я очень хотел работать на фабрике. Закончил академию и говорю: «Ну так вы помните меня?» Смотрит, смотрит… Не принял, несколько причин нашел. И меня распределили в распоряжение совета наркома Узбекской ССР. А мог бы остаться дома, я черниговский. Но Говзман не взял. Спрашивает:
— А ты на пианино играешь?
— Нет, — говорю.
— А на гитаре?
— «Вечерний звон».
— О, то мало. А хоть на балалайке?
— На балалайке — нет.
— Видишь, — говорит, — а у нас все инженеры должны играть на музыкальных инструментах.
И вы знаете, у меня отпечаталось в голове, действительно, предприятие-то музыкальное.
Но вот проходит несколько лет, я приезжаю в отпуск из Средней Азии, из Ташкента. И встречаю Майю Годзинер. Говорю: «Майя, где ты работаешь?» «Как где? На музыкальной». Я говорю: «Майя, так а на фортепиано играешь? А на гитаре? А на балалайке?» «Та ну, что ты такое спрашиваешь». И я понял, что мне те вопросы ставили, чтобы я не был принят. Хотя образование у меня было по профилю.
7.
Я закончил факультет механической обработки древесины украинской сельхозакадемии в Киеве. Пришел в черниговский горком партии, говорю, что хотел бы на фабрике музинструментов работать, — вспоминает еще одну попытку. — Был когда-то такой секретарь, Сало. «Иди в колхоз, — говорит он мне, — чего ты сюда пришел». Я говорю: «Так вы читайте не только название академии, но и факультет». Он абсолютно с сельским хозяйством не связан.
— Как же все-таки попали на фабрику да еще большим начальником?
— Когда вернулся из Ташкента, пошел на завод «Химволокно», работал там начальником ремонтно-строительного цеха. И в 1968 году, когда музыкальная фабрика делилась и завод «Муздеталь» отходил от фабрики (был расположен, где начало Забаровки), я пошел туда.
Пришел к Дедуху, а он главный инженер. Говорю: «Михаил Иванович, давай устрой меня, ты обещал». «Да ты знаешь…» Ну думаю, как и в прошлый раз с Говзманом. Я тогда без него иду в отдел кадров, говорю: «Возьмете?» Предлагают: «В отделе главного механика есть вакансия инженера по оборудованию. Пошли к директору фабрики». Был Бакулин тогда, Николай Петрович. Когда Говзман умер, стал директором. Принял меня: «В отделе тебе нечего делать. Ты же в Ташкенте был начальником цеха. Будешь у нас замначальника цеха клавиатуры. Подходит?»
А потом освобождается место начальника сушильного цеха, меня туда. Дела пошли хорошо. Стал начальником производства. А тогда главным технологом, а тогда главным инженером. Как-то встретился с Салом, говорю: «Ну что, Виктор Иванович, а вы меня в агрономы отправляли». «Ну извини».
В свое время без них, без секретарей партии, нельзя было. Каждый месяц звонком: «Ну как там план? А то партбилеты на стол!». Особенно, как конец года, и горком, и обком — все угрожали. Ясинский, Палажченко, Никулищев, Харченко, Половец, Сало, — вспоминает секретарей разных рангов.
С Половцем, когда он был вторым секретарем горкома (сейчас 83-летний Владимир Половец — доктор исторических наук), можно было решать вопросы. А вопросы какие были? Например, отправка пианино. Вагонов нет. А они надо. 24 тысяч 200 пианино. А делили ж вагоны только там, в горкоме, в горсовете. Идешь к какому то инструктору, он: «Я не могу, иди к Половцу». Пришел: «Так и так, что делать? Если ж не отправить пианино, значит, и плана нет. Так это вам надо?» А сам же перед этим целую ночь не спишь, думаешь, как же оно будет. Ой… Вспомнишь, так… Сейчас рассказать кому, никто не верит. Говорят: «Это вы придумали все». А кто ж его придумывал бы.
Сейчас сидишь, из дома на дачу (она в Жавинку), с дачи домой. Я на велосипеде с 1965 года. 9 км туда, 9 назад. В город выходишь редко. А выйдешь да встретишь кого с фабричных, то как родного. Проработать столько лет на одной фабрике! С 1968 по 2002 год. 44 года. А всего стаж — 54. Учеба в академии вошла в стаж. Потом меня, еще в Средней Азии, призвали в армию, я в ракетных войсках служил восемь лет, тоже засчитали. Служил в Каракумах. Выезжали в пустыню и ставили там палатки. Лежишь, а подняться нужно было так, чтобы фаланг не раздавить. Пауков таких, похожих на наших медведок. Не вредные, но переносят трупный яд. Лег на бок, уснул, а они греются возле тебя. Тут одна, тут, одна тут. Раз, их рукой сгреб.
